Как мы подарили Литве Вильнюс, хотя там жило 2% литовцев

Когда мы говорим прибалтам о том, что это именно советская власть дала им всю ту промышленность, которая вывела их на новый уровень, они отвечают – а нам это и не нужно было. Мы – сельхоз страна, и хотим быть именно такой. Потому и позакрывали все «ваши» заводы.

Допустим.

А как же тогда быть с Вильнюсом?

Вильнюс как столица Литвы – это вообще ключевая идея литовской национальной идеологии. Не пойми с какого перепуга они решили когда-то, что Вильна (до 1918 года), он же Вильно (с 1919 по 1939 года) должен стать для них, как Иерусалим для евреев, и называться на их лад – Вильнюсом.

Вильна в подавляющем историческом времени был исключительно польским городом, и поляки даже не могли подумать, что именно он может оказаться матерью литовской самостийности. А если бы подумали, то послали бы литовцев известно куда.

И только СССР воплотила давнюю мечту литовцев. Именно Советы сделали Вильнюс столицей Литвы с насильным «олитовчиванием» большинства.

А все началось безобидно и несерьезно. С журнальной статьи, которая за считанные годы стала главной истиной для сотен тысяч людей.

Это сейчас Вильнюс как столица Литвы кажется нам чем-то само собой разумеющимся. Но на самом деле, на протяжении почти всего XIX века лидерам литовского национализма не приходило и в голову, что Вильна может стать столицей формирующейся литовской нации. И были у них все основания не думать об этом.

Ведь в конце XIX века литовский язык считали родным всего 2% населения Вильны, безнадежно отставая от поляков, евреев и русских. В деревнях вокруг города тоже жили в основном славяне, так что шансы на то, что урбанизация резко увеличит литовскую долю, были невелики.

А вот в Риге литовцев жило в десять раз больше, чем в Вильне. Главный центр литовской культурной жизни был в немецкой Восточной Пруссии. А в Российской империи если и был город, претендующий на статус центра возможной литовской автономии, то это - Каунас. В Каунасе литовцев тоже было всего несколько процентов, а большинство составляли евреи и русские, но, по крайней мере, хотя бы в деревнях вокруг жили в основном литовцы.

Впервые идея о том, что литовская столица должна быть в Вильне, появилась лишь в конце 1890-х годов. А набрала популярность она накануне и во время революции 1905 года. Еще в 1907 году среди литовских националистов шли споры, какой город выбрать столицей — Каунас или Вильнюс.

Но пройдет всего несколько лет, и в 1915 году, когда немецкие войска возьмут Вильну, делегация литовцев отправится в немецкий штаб объяснять, что называть город по-польски — кощунство. Потому что Вильнюс — это тысячелетняя литовская столица, и без нее жизнь для литовцев немыслима.

А еще через пять лет, в 1920 году, молодое литовское правительство сможет поставить под ружье тысячи добровольцев и с помощью призыва освободить священную для каждого литовца столицу от польской оккупации.

Двадцать лет — совсем небольшой срок и большинство литовских патриотов несомненно должны были помнить времена, когда никто не считал Вильнюс литовским городом, тем более — священной столицей. Должны были - но не помнили. Настолько надежно новая идея вытеснила эти воспоминания. И за Вильнюс они теперь готовы были умирать.

Стремительное превращение Вильны в священную столицу и литовский Иерусалим шло по классическим принципам изобретения традиций, когда чем сильнее идея оторвана от реальности, тем больше нужно напирать на ее самоочевидность.

Первый импульс был предельно простой. Кто основал Вильну? Судя по летописям, Гедиминас. Кто такой Гедиминас? Великий князь Литовский. Значит, Вильна — это литовский город и символ многовековой литовской государственности.

Эта цепочка может выглядеть логично, только если не знать (или, скорее, не хотеть знать), что Великое княжество Литовское — это совсем не государство этнических литовцев. Большинство населения там были славяне. 

Языком элит был сначала старорусинский, потом — польский. Сам Гедиминас, правивший в начале XIV века, скорее всего, еще говорил на архаичном литовском. Но уже с конца XIV века Вильна быстро полонизируется из-за перехода от язычества к католичеству и династической унии с Польшей.

Но литовским революционерам в начале ХХ века нужна была легитимация через древность, поэтому они предпочли игнорировать все эти обстоятельства. Они сделали вид, что географическое и феодальное значение слова «литовский» как подданный Великого княжества Литовского — это то же самое, что этнически литовский. После этой подмены можно взять исторические источники и найти миллион подтверждений тому, что Вильна — литовский город.

Тут даже 2% литовцев в населении города перестают быть помехой настоящему литовскому патриоту. Потому что понятно, что литовцев в городе гораздо больше, их там вообще большинство, но они просто забыли, что они литовцы. Или стесняются признаться в своем литовстве из-за той атмосферы нетерпимости ко всему литовскому, которую создали захватившие город поляки.

В патриотических литовских журналах того времени (а других и не печатали) попадаются поразительные утверждения, что дети в детдомах Вильны легко выучивают литовский язык всего за месяц. Почему? Потому что это их генетически родной язык. Стоит дать чуть прикоснуться к корням — и зов предков тут же сдувает всю эту наносную полонизацию.

Однако одних игр с историей все-таки мало. Нужно и самим создавать новые события, которые помогут закрепить за Вильнюсом статус литовской столицы. Например, сделать так, чтобы главные газеты и журналы на литовском языке выходили именно там, и не важно, что большинство подписчиков живет в Риге или Петербурге. Раньше эти журналы публиковались в основном в немецкой Восточной Пруссии, но после революции 1905 года в Российской империи наступили более либеральные времена — можно переместиться и в Вильну.

То же самое со спектаклями, выставками, литературными кружками — все это надо делать в Вильне. Ведь это многовековой центр литовской культуры, хотя мы сами его только что таким сделали.

В 1905 году в Вильне провели Великий Вильнюсский сейм. Около двух тысяч свидомых литовцев съехались на пару дней в город со всех концов империи и Европы, чтобы обсудить судьбы родины. Почти сразу после завершения этот слет стали называть вехой в истории литовского народа, важнейшим историческим событием. Состоялось оно именно в Вильне, а значит, литовцы не должны никому уступать этот город.

Правда, оставалась еще одна проблема. Про священный статус Вильны поначалу знал только узкий круг литовских националистов, и нужно было как-то донести это знание до остальных литовцев, большинство из которых в городе никогда не были и очень слабо себе представляли, что это за место.

Тут в дело вступают символы. В центре Вильны стоит Башня Гедиминаса. Само название подтверждает ее литовскость, и при этом ее очень легко изобразить. Изображения башни начинают пихать в газеты, журналы, книги. Любой, кто хоть что-то читает на литовском, должен усвоить, что Башня, а вместе с ней и Вильнюс — это главный символ всего литовского.

Религиозные чувства литовцев тоже можно направить в правильное, патриотическое русло. Вильнюс — один из крупнейших центров католичества, многие литовцы веками ездили туда в паломничества — только не из националистических, а из религиозных соображений.

Осталось сделать небольшой шаг — сказать, что намоленные святыни в городе — это не просто святыни, а литовские святыни. И вот уже общественность кипит от возмущения, когда городские власти пытаются добавить в Острой Браме надпись по-польски. Ведь это же кощунство — как можно осквернять польским языком место, которое веками было святым для литовцев.
Преодолев первую инерцию, процесс объявления Вильнюса литовским катился дальше все быстрее и по ходу усиливал сам себя. Ведь если город литовский, то и всё, что там есть, — тоже литовское. Архитектура, например. Там же шедевры нашей литовской архитектуры — как от них можно отказаться? А жители Вильнюса всех эпох? Они тоже, получается, часть литовской культуры, литовской нации. Пускай некоторым из них поляки и заморочили голову, заставив писать и говорить на польском.

Первая школа с обучением на литовском языке открылась в Вильне в 1907 году. А всего через 10 лет, к концу Первой мировой войны, ни у кого из литовских политиков не было сомнений, что столицей новой независимой Литвы может быть только Вильнюс. И их совершенно не интересовало, что у 98% жителей города могут быть другие планы. С порога отметалась даже осторожная идея автономии для польского большинства. Ведь это же священная столица литовцев — как она может быть от них автономна?

Правда, одной убежденностью войны не выиграешь. Осенью 1920 года, после многократной смены власти Вильну заняла более боеспособная Польша. Лига Наций была готова посредничать в конфликте. Только что получившие независимость Польша и Литва не были проигравшими изгоями, вроде Венгрии, Германии и Советской России. Обе были заинтересованы в том, чтобы сохранить поддержку Запада, и серьезнее относились к рекомендациям Лиги.

Но посредничество закончилось ничем. Типичная рекомендация Лиги Наций — провести на спорной территории плебисцит — оказалась неприемлемой для Литвы. Литовское руководство прекрасно понимало, что в Вильно и окрестностях некому голосовать за то, чтобы войти в состав Литвы.

Но строителям литовской нации без Вильно было даже удобнее. Идея возвращения потерянной столицы куда лучше подходит для мобилизации масс, чем сама эта столица, которая к тому же совсем не похожа на литовскую.

Правительству независимой Литвы пришлось эвакуироваться во временную столицу — Каунас. Но тема возвращения Вильно будет отравлять литовскую политику до самой Второй мировой войны.

С обретением независимости в Литве началось массовое национальное строительство, и миф о потерянном Вильнюсе лег в его основу. По сути, крестьянам в дальних деревнях где-нибудь в Жемайтии объяснили, что они — литовцы, а значит, должны тосковать по Вильнюсу и бороться за его возвращение. Не обязательно военными средствами — никто не рассчитывал на скорую победу над Польшей. Бороться за возвращение небесного Вильнюса должны были все вместе, каждый на своем месте. Лучше учиться, лучше трудиться, быть лучшими литовцами и строить лучшую Литву.

С переходом Литвы к авторитарному режиму в 1926 году миф о Вильнюсе, по сути, стал государственной идеологией. Деды воевали, кровь проливали, строили и развивали Вильнюс — надо быть достойными их памяти и подвигов. Любой, кто усомнится, — предатель и осквернитель святыни.

Союз освобождения Вильнюса превратился во что-то вроде правящей партии с десятками тысяч членов и отделениями во всех деревнях и учреждениях. Вступить туда — способ продемонстрировать лояльность режиму и получить доступ к привилегиям.

Само собой, подрастающее поколение ни в коем случае не должно утратить многовековую память о Вильнюсе, которую мы сами придумали 20-30 лет назад. В школах проводили еженедельные уроки освобождения Вильнюса, выдавали школьникам символические паспорта граждан Вильнюса, а зимой дети лепили не снежную бабу, а снежный макет Башни Гедиминаса.

Как и положено, была специальная патриотическая кричалка. Пароль — «Вильнюс захвачен», отзыв — «Мы его освободим» (наверное, на литовском это звучит более ритмично). Ну что-то вроде «Славе Украине/Героям слава».

Плюс был специальный день скорби об утраченном Вильнюсе, регулярные передачи по радио о Вильнюсе, фестивали, выставки, лекции. Всё, чтобы всем стало ясно: литовец — это тот, кто стремится освободить захваченный поляками Вильнюс. А если не стремится, то это уже не литовец.

У этой одержимости были печальные последствия. Вся внешняя политика страны свелась к одному вопросу — борьбе с Польшей за Вильнюс. Хотя объективные международные обстоятельства требовали от Литвы как раз обратного — сближения с Польшей, чтобы противостоять ревизионистской Германии и СССР.

Вместо этого, если кто-то отваживался заикнуться, что нацисты и Советы тоже могут представлять для Литвы угрозу, его тут же объявляли предателем, который продался полякам и поет с их голоса, чтобы убедить литовцев забыть про Вильнюс.

Обратной стороной этой постоянной мобилизации стало навязанное самим себе чувство уязвимости. Раз поляки отняли Вильнюс, то могут отнять вообще всё. Вильнюс — это только первый шаг. Стоит утратить бдительность, и они тут же будут в Каунасе, в Клайпеде. Вот вы, жители Шяуляя, думаете, что проблема Вильнюса вас не касается? Вспомните эти слова, когда вслед за Вильнюсом поляки придут отнимать у вас Шяуляй.

Отсюда максимальная дискриминация тех немногих поляков, кто оказался после войны по литовскую сторону границы. Любая уступка польскому меньшинству — это предательство идеалов Вильнюса. Последнее демократическое правительство было свергнуто в 1926 году националистами из-за того, что собиралось открыть несколько польских школ.

Все это сопровождалось абсолютным равнодушием к тому, что происходит в реальном Вильнюсе. Новости оттуда — только о том, как поляки дискриминируют живущих в городе литовцев. За два межвоенных десятилетия литовское руководство не удосужилось разработать даже примерный план интеграции Вильнюса и переноса туда столицы.

…И тут постучался СССР.